"Я в этот мир пришёл, чтоб видеть Солнце..."

Как и всякий человек, он не мог помнить момента, когда родился на свет и последующие события того дня. Видимо, ему о них поведали потом. Но присущие нашему герою творческое воображение и чутье помогли спустя много лет описать в автобиографическом романе «Под новым серпом» всё так, будто незримо он где-то там поприсутствовал.

В одну из первых ночей июня, самого прозрачного месяца в году и самого богатого цветами, пред утром, в тот час, когда короткая ночь целуется с новым днем, богатым долгими светлыми минутами, когда одинокая в синеве неба сверкает Утренняя Звезда и утонченны ее длинные золотые ресницы, у Ирины Сергеевны родился наконец ребеночек, которого она ждала с таким нетерпением.

Она рождала его легко, почти безболезненно. Боль явилась в капризном сердце, когда он родился, но не надолго. <…>

- Мальчик! – возгласила торжествующе акушерка, поднимая ребенка в воздух и для здоровья слегка подшлепывая его, чтобы он кричал громче, к чему он не выказывал особого желания.

- Опять мальчишка, – разочарованно протянула Ирина Сергеевна, всё же залюбованно смотря на красное тельце ребенка.

<…> Ирина Сергеевна смотрела на красно-рыжие волосики мальчика и с испугом заметила, что, хотя головка ребенка чрезвычайно правильной формы, на затылке, в нижней части, был сильный выступ вперед, как будто там на ровный пласт черепа был наложен еще двойной пласт.

- Это будет – уродство? – спросила она робко доктора.

- Что вы говорите, Ирина Сергеевна? – вскликнул тот. – Да ваш сын будет гениальный человек. Такая голова была у Сократа.

Ирина Сергеевна улыбнулась.

Мимолетное разочарование новоиспеченной матери объясняется тем, что в семье появился уже третий сын, а она так хотела девочку. (Знала бы она тогда, что мечте так и не суждено сбыться, хотя ей предстоит родить еще четырех мальчуганов.)

***

Я в этот мир пришёл, чтоб видеть Солнце

‎И синий кругозор.

Я в этот мир пришёл, чтоб видеть Солнце,

‎И выси гор.

Я в этот мир пришёл, чтоб видеть море,

‎И пышный цвет долин.

Я заключил миры в едином взоре.

‎Я властелин.

Я победил холодное забвенье,

‎Создав мечту мою.

Я каждый миг исполнен откровенья,

‎Всегда пою.

Мою мечту страданья пробудили,

‎Но я любим за то.

Кто равен мне в моей певучей силе?

‎Никто, никто.

Я в этот мир пришёл, чтоб видеть Солнце,

‎А если день погас,

Я буду петь… Я буду петь о Солнце

‎В предсмертный час!

К. Д. Бальмонт. 1892

На самом деле матушку «рыжего» мальчика, будущего русского поэта-символиста, переводчика, одного из ярчайших представителей поэзии Серебряного века, Константина Дмитриевича БАЛЬМОНТА (15.06.1867 – 23.12.1942) звали Верой Николаевной. Это была женщина незаурядная, во многом определившая судьбу сына. И он всю жизнь испытывал к ней самые нежные и благодарные чувства.

ЖЕНЩИНА С НАМИ, КОГДА МЫ РОЖДАЕМСЯ

Женщина – с нами, когда мы рождаемся,

Женщина – с нами в последний наш час.

Женщина – знамя, когда мы сражаемся,

Женщина – радость раскрывшихся глаз.

Первая наша влюбленность и счастие,

В лучшем стремлении – первый привет.

В битве за право – огонь соучастия,

Женщина – музыка. Женщина – свет.

Еще одно из литературных тому свидетельств, небольшой рассказ Бальмонта «На заре». В нём, кстати, мы узнаем не только о матери, но и об отце, о детстве, об истоках и первых шагах в творческую жизнь.

Я начал писать стихи в возрасте десяти лет. В яркий солнечный день они возникли, сразу два стихотворения, одно о зиме, другое о лете. Это было в родной моей усадьбе Гумнищи, Шуйского уезда, Владимирской губернии, в лесном уголке, который до последних дней жизни буду вспоминать, как райское, ничем не нарушенное радование жизнью. Но первые мои стихи были встречены холодно моей матерью, которой я верил более, чем кому-либо на свете, и до шестнадцати лет я больше не писал стихов. Опять придя, опять стихи возникли в яркий солнечный день, во время довольно долгой поездки среди густых лесов.

Стихи плясали в моей душе, как стеклокрылые стрекозы-коромысла, и я сразу мысленно написал с десяток стихотворений и читал их вслух моей матери, которая ехала на тройке вместе со мной и которая на этот раз смотрела на меня после каждого стихотворения восхищенными, такими милыми глазами. Из всех людей моя мать, высокообразованная, умная и редкостная женщина, оказала на меня в моей поэтической жизни наиболее глубокое влияние. Она ввела меня в мир музыки, словесности, истории, языкознания. Она первая научила меня постигать красоту женской души, а этой красотою, – полагаю, – насыщено все мое литературное творчество.

СЛОВА ЛЮБВИ

Слова любви всегда бессвязны,

Они дрожат, они алмазны,

Как в час предутренний – звезда,

Они журчат, как ключ в пустыне,

С начала мира и доныне,

И будут первыми всегда.

Всегда дробясь, повсюду цельны,

Как свет, как воздух, беспредельны,

Легки, как всплески в тростниках,

Как взмахи птицы опьянённой,

С другою птицею сплетённой

В летучем беге, в облаках.

***

Печальные глаза, изогнутые брови,

Какая властная в вас дышит красота!

Усмешкой горькою искажены уста.

Зачем?

‎Так глубоко волнуешь ты и манишь, –

И страшной близости со мной достигнув, – вдруг

Ты изменяешься. И вновь темно вокруг.

Ты вновь чужая мне. Зачем?

‎Я умираю.

Что значит этот смех? Что значит этот взгляд?

Глядят так ангелы? Так духи тьмы глядят?

Так поэзия окончательно вошла в жизнь Константина Бальмонта. Почти все, кто его знал, в своих воспоминаниях отмечали эту неразрывную его, нерасторжимую связь с музой.

Поэзия действительно была жизнью для Бальмонта, он все время думал о стихах. Он так привык мыслить стихами, что на всякое переживание отзывался ими, стихия стихотворной речи всегда была с ним. Не знаю, много ли работал Бальмонт над отделкой стихов или "писал сразу", как хотел представить другим, но возможно, что он мало переделывал и перерабатывал написанное, особенно в последние годы жизни. 

<…> Мне запомнился рассказ Бальмонта, как он начал писать стихи.

Озарение и ощущение себя поэтом пришло к нему вдруг, от переживания пейзажа: "Мне было тогда 16 лет, я ехал в санях по широкой, покрытой ослепительно-белым снегом равнине. На горизонте виднелся лес, стая ворон перелетала куда-то в прозрачном воздухе. И вот, совсем неожиданно для себя, я с какой-то особенной остротой, грустью, нежностью и любовью почувствовал этот пейзаж и понял, что я должен быть поэтом".

(Юрий Терапиано. К. Д. Бальмонт)

КАК Я ПИШУ СТИХИ

Рождается внезапная строка,

За ней встает немедленно другая,

Мелькает третья ей издалека,

Четвертая смеется, набегая.

И пятая, и после, и потом,

Откуда, сколько, я и сам не знаю,

Но я не размышляю над стихом,

И, право, никогда – не сочиняю.

В том же автобиографическом романе поэт, называя первые свои литературные впечатления, говорит:

Первые самые сильные воспоминания порядка литературного на меня оказали народные песни. Русские народные сказки, стихи Пушкина, Лермонтова, Баратынского, Кольцова, Никитина, Некрасова, – немного позднее – Жуковского.

Скажем больше, он и в дальнейшем много времени уделял изучению русской истории, народного творчества. Однако при этом сформировался как художник, для русской поэзии не совсем типичный.

Возможно, глубинной причиной тому были его корни. (Тут, к слову, заметим, что происхождение необычной фамилии всё-таки не имеет однозначного толкования.)

…По семейным преданиям предками моими были какие-то шотландские или скандинавские моряки, переселившиеся в Россию… Дед мой, со стороны отца, был морской офицер, принимал участие в Русско-турецкой войне и заслужил личную благодарность Николая Первого своей храбростью. Предки моей матери (урожденная Лебедева) были татары. Родоначальником был князь Белый Лебедь Золотой Орды. Быть может, этим отчасти можно объяснить необузданность и страстность, которые всегда отличали мою мать, и которые я от неё унаследовал, так же как и весь свой душевный строй.

(Автобиографическое письмо. 1903 г.)

А «коллега» Константина Дмитриевича, Андрей Белый в очерке, ему посвященном, создал такой вот необычный, красивый поэтический образ, подчеркнувший иноземный, и даже внеземной характер творчества Бальмонта.

Бальмонт – залетная комета. Она повисла в лазури над сумраком, точно рубиновое ожерелье. И потом сотнями красных слез пролилась над заснувшей землею. Бальмонт – заемная роскошь кометных багрянцев на изысканно-нежных пятнах пунцового мака. Сладкий аромат розовеющих шапочек клевера, вернувших нам память о детстве.

(Андрей Белый. Бальмонт)

***

Горящий атом, я лечу

В пространствах – сердцу лишь известных,

Остановиться не хочу,

Покорный жгучему лучу,

Который жнёт в полях небесных

Колосья мыслей золотых

И с неба зёрна посылает,

И в этих зёрнах жизнь пылает,

Сверканье блёсток молодых,

Огни для атомов мятежных,

Что мчатся, так же, как и я,

В туманной мгле пустынь безбрежных,

В бездонных сферах Бытия.

Сам Бальмонт как-то написал о своих произведениях, относящихся к 1890-ым годам:

«…Я показал, что может сделать с русским стихом поэт, любящий музыку. В них есть ритмы и перезвоны благозвучий, найденные впервые».

ЗАВЕТ БЫТИЯ

Я спросил у свободного Ветра,

Что мне сделать, чтоб быть молодым.

Мне ответил играющий Ветер:

«Будь воздушным, как ветер, как дым!»

Я спросил у могучего Моря,

В чём великий завет бытия.

Мне ответило звучное Море:

«Будь всегда полнозвучным, как я!»

Я спросил у высокого Солнца,

Как мне вспыхнуть светлее зари.

Ничего не ответило Солнце,

Но душа услыхала: «Гори!»

МУДРОСТЬ СЕРДЦА

Ты видал ли, как вздыхает вешний ветер меж цветов,

Их целует, и качает, ими прян и сладко-нов.

Ты видал ли, как лелеют волны лотос голубой,

Как они цветок ласкают, окружив его собой.

Ты видал ли, как воздушно светит в сумерках звезда,

Как пред нею, вместе с нею, дышит вечером вода.

В этом мудрость, в этом счастье – увлекаясь, увлекать,

Зажигать и в то же время самому светло сверкать.

Увлекая, увлекаться – мудрость сердца моего,

Этим я могу достигнуть слишком многого – всего!

Неудивительно, что важной сферой творчества поэта стала и его переводческая деятельность. Несомненную роль в этом сыграло и то, что Бальмонт овладел «еще в молодости, в юности, языками немецким, французским, шведским, норвежским, итальянским, английским для радости чтения поэтов этих стран в подлиннике». В свою очередь работа над переводами дала ему кусок хлеба в трудные периоды жизни и расширила творческие горизонты.

Максимилиан Волошин посвятил 25-летию творческой деятельности Бальмонта очерк, в котором обозначил свое видение поэта так:

Бальмонт перевел Шелли, Эдгара По, Кальдерона, Уольта Витмана, испанские народные песни, мексиканские священные книги, египетские гимны, полинезийские мифы, Бальмонт знает двадцать языков, Бальмонт перечел целые библиотеки Оксфорда, Брюсселя, Парижа, Мадрида... Все это неправда, потому что произведения всех поэтов были для него лишь зеркалом, в котором он видел лишь отражение собственного своего лика в разных обрамлениях, из всех языков он создал один, свой собственный, а серая пыль библиотек на его легких крыльях Ариеля превращается в радужную пыль крыльев бабочки.

Бальмонт – самый дальностранствующий из всех русских поэтов: он путешествовал по Мексике, он посетил Египет... В настоящую минуту, когда мы празднуем "25-летие его литературной деятельности", он плывет где-то по границам Индийского и Южно-ледовитого океана из южной Африки в Тасманию, он ничего не знает о том, что Россия чествует его сегодня, а пакет с газетными вырезками догонит его не раньше, чем через полгода на каком-нибудь из океанских архипелагов.

И в то же время Бальмонт, конечно, не видал ни одной из тех стран, по которым он проехал. И если в его душе живет четкое видение земли, то, конечно, это какой-нибудь серенький пейзаж Владимирской губернии, воспоминание о русской деревне, пути к которой ему заказаны в его отдаленных странствиях. <…>

Кто же Бальмонт в русской поэзии? Первый лирический поэт? Предтеча? Родоначальник? Выше он – или ниже других живущих?

На это нельзя ответить. Его нельзя сравнивать. Он весь – исключение. Его можно любить только лично...

Кто же Бальмонт?

- Зарево зорь...

(Максимилиан Волошин. Зарево зорь)

Генрих ГЕЙНЕ

(перевод К. Бальмонта)

***

В волшебный, светлый месяц Май

‎Цветы благоухали,

И грёзы нежные любви

‎В моей душе сияли.

В волшебный, светлый месяц Май

‎Весь мир шумел, смеялся,

Пел соловей, — и я тебе

‎В своей любви признался.

ИЗ ХОРВАТСКИХ НАРОДНЫХ ПЕСЕН

(перевод К. Бальмонта)

Хорошо проснуться раным-рано,

Подмести весь двор и, взявши вёдра,

По воду сходить одной до речки,

На водице малый цвет оставить.

Как придет мой миленький на речку,

Он найдёт там цветик на водице,

Пусть мой милый знает, что была здесь,

Что ему оставила цветок я.

Джордж Гордон БАЙРОН

(перевод К. Бальмонта)

***

Кто сравнится в высшем споре

‎Красотой с тобой?

Точно музыка на море

‎Нежный голос твой.

Точно музыка в тумане

На далёком океане,

В час, как ветры, в сладких снах,

Чуть трепещут на волнах.

Перси Биши ШЕЛЛИ

(перевод К. Бальмонта)

ФИЛОСОФИЯ ЛЮБВИ

Ручьи сливаются с Рекою

‎Река стремится в Океан;

Несётся ветер над Землёю,

‎К нему ласкается Туман.

Все существа, как в дружбе тесной,

‎В союз любви заключены.

О, почему ж, мой друг прелестный,

‎С тобой мы слиться не должны? –

Смотри, уходят к Небу горы,

‎А волны к берегу бегут;

Цветы, склоняя нежно взоры,

‎Как брат к сестре, друг к другу льнут.

Целует Ночь – морские струи,

‎А землю — блеск лучистый Дня:

Но что мне эти поцелуи,

‎Коль не целуешь ты меня?

Конечно, как всякий неординарный, талантливый человек Константин Дмитриевич был сложным, противоречивым и многослойным. В нём парадоксально уживались самые разные черты характера: от высокомерия, эпатажности и самолюбования до добродушия, простоты и щедрости.

Серов В.
Портрет К.Д.Бальмонта.
1905

Слегка рыжеватый, с живыми быстрыми глазами, высоко поднятой головой, высокие прямые воротнички (de l'Иpoque), бородка клинышком, вид боевой. (Портрет Серова отлично его передает.) Нечто задорное, готовое всегда вскипеть, ответить резкостью или восторженно. Если с птицами сравнивать, то это великолепный шантеклер, приветствующий день, свет, жизнь ("Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце..."). <…>

(Борис Зайцев. Бальмонт)

Каждый читатель по-своему знакомится с творчеством Константина Бальмонта. А вот как, с присущей ей иронией, описала первую свою встречу с ним Надежда Лохвицкая, писательница, которую мы знаем под псевдонимом Тэффи.

Прежде всего встретилась я с его стихами. Первое стихотворение, посвященное мне, было стихотворение Бальмонта.

Тебя я хочу, мое счастье,

Моя неземная краса.

Ты солнце во мраке ненастья,

Ты жгучему сердцу роса.

Посвятил мне это стихотворение не сам Бальмонт, а кадет Коля Никольский, и было мне тогда четырнадцать лет. Но на разлинованной бумажке, на которой старательно было переписано это стихотворение, значилось "посвящается Наде Лохвицкой". И упало оно, перелетев через окно, к моим ногам, привязанное к букетику полуувядших ландышей, явно выкраденных из вазы Колиной тетки. И все это было чудесно. Весна, ландыши, моя неземная краса (с двумя косичками и веснушками на носу).

Так вошел в мою жизнь поэт Бальмонт.

(Тэффи. Бальмонт)

ШЕСТНАДЦАТИ ЛЕТ

Счастливая девушка

Шестнадцати лет!

О, возраст влюблённости

И быстрых побед!

О, миг пробуждения,

Румяный расцвет!

Весь мир вам – как житница,

Он нам только пуст.

Он вам улыбается,

Как розовый куст,

Как нежность подвижная

Смеющихся уст.

К вам жизнь приближается,

Ласкает, зовёт.

Под солнцем на озере

Вскрывается лёд.

На пчельнике топится

И копится мёд.

Во всём обещания

И ласковый свет.

Вы спросите, взглянете,

Вам будет ответ.

О, милая девушка

Шестнадцати лет!

ТЫ ПРИШЛА

Ты пришла, как приходит весна,

Расцвела, как весенний цветок.

И в душе у меня тишина,

Хоть теперь от тебя я далек.

Тишина и созвучие строк,

И дрожанье, и пенье мечты.

Ты нежна, как воздушный намек,

Ты нежна, как ночные цветы.

Сердце хочет всегда Красоты,

Мысли жаждут цветов и зимой.

Ты была и останешься – ты,

Я в минувшем и будущем твой.

Мне не страшно быть порознь с тобой,

И звучит и не молкнет струна.

Ты под снегом, цветок голубой,

Но уж близко вторая весна.

К сожалению, из жизни поэт Бальмонт ушел не так, как был бы того достоин.

К востоку от Парижа, на реке Марне, расположен Нуази-ле-Гран, городок, каких вокруг французской столицы множество. Здесь, на местном католическом кладбище, высится крест из серого камня, на котором по-французски написано: "Константин Бальмонт, русский поэт", а затем обозначены годы рождения и смерти.

Его хоронили хмурым декабрьским днем 1942 года. Из Парижа на похороны приехали всего несколько человек – старый русский писатель-эмигрант Борис Зайцев с женой, вдова русско-литовского поэта Юргиса Балтрушайтиса, двое-трое знакомых да дочь Мирра.

Стояла глухая, тяжелая, жестокая пора. Париж, как и вся Франция, томился под пятой оккупантов – немецких фашистов. Для тысяч и тысяч парижан время как бы остановилось. Все старались укрыться, стать незаметными, не попадаться на глаза. Зарницы великой битвы и победы у Сталинграда до Франции еще не долетали. Больной, вконец лишившийся психического равновесия, часто без единого франка в кармане, Константин Бальмонт доживал свои дни то в доме призрения для русских, содержимом Кузьминой-Караваевой – матерью Марией, впоследствии герически погибшей в немецком концентрационном лагере, то в дешевой меблированной квартирке в Нуази-ле-Гран. В часы просветления, когда болезнь отступала, Бальмонт с ощущением счастья открывал том "Войны и мира" или перечитывал свои старые книги – писать он уже давно не мог.

Кончина поэта прошла незамеченной. Не такое было время, чтобы вспоминать и рассказывать о том, что этот умерший в крайней нищете и забвении человек когда-то являлся кумиром читающей России, что он собирал на свои концерты и вечера целые толпы взволнованных и восторженных слушателей, что его певучие строфы твердили и повторяли многочисленные поклонники и молодые поэты по всей стране <…>.

(Николай Банников. Жизнь и поэзия Бальмонта)

ВОЗДУШНО-БЕЛЫЕ (отрывок)

4

Я когда-то был сыном Земли,

Для меня маргаритки цвели,

Я во всем был похож на других,

Был в цепях заблуждений людских.

Но, земную печаль разлюбив,

Разлучен я с колосьями нив,

Я ушел от родимой межи,

За пределы – и правды, и лжи.

И в душе не возникнет упрек,

Я постиг в мимолетном намек,

Я услышал таинственный зов,

Бесконечность немых голосов.

Мне открылось, что Времени нет,

Что недвижны узоры планет,

Что Бессмертие к Смерти ведет,

Что за Смертью Бессмертие ждет.

Всё так. Поэт Константин Бальмонт остался с нами, потому что его творчество продолжает вдохновлять и радовать любителей литературы.

Спасибо всем, кто дочитал до конца!

С уважением,

ваша Агния