...Я хочу писать всех, которые произведут на меня впечатление

Художника, который написал столько портретов, сколько русский живописец Илья Ефимович Репин (1844-1930), 170-летие которого отмечается 5 августа 2014 года, припомнить трудно. И не просто портретов, а замечательную галерею деятелей искусства, имена которых до сих пор составляют гордость отечественной культуры.

И. Е. Репин. Автопортрет. 1887

Лучшие мастера изобразительного искусства – не те, кто может похоже написать человека, а те, кто с психологической точностью передают в портрете самые главные качества личности.

Предлагаю вам с этой точки зрения оценить мастерство Ильи Репина, рассматривая его картины и читая небольшие характеристики, которые давали изображенным на них людям их современники. А кроме того полюбуемся на несколько иллюстраций, которые создал художник к литературным произведениям.

Итак, начнём!..

Портрет писателя Ивана Сергеевича Тургенева (1879).

…Я живо представляю его себе – высокого ростом, с крупными чертами «мужицкого», как у Льва Толстого, лица, с нависшей на лоб прядью седых волос. Вся его повадка имела характер силы и достоинства. (…) Особенно привлекали его глаза: столько в них было мягкости, доброты, сочувствия и жалости к людям!

А. Ф. Кони. Памяти Тургенева (1909)

Пост об И. С. Тургеневе можно прочитать здесь.

А это тот, чьи слова приведены выше.

Портрет юриста Анатолия Фёдоровича Кони (1898).

А. Ф. Кони был не только известным юристом, но и писателем, оставившим прекрасные воспоминания о многих русских деятелях культуры.

Портрет писателя Алексея Феофилактовича Писемского (1880).

В [Писемском] всё было своеобразно: и манера говорить «по-костромски», с ударением на «о», и произнесением «ае» как «а» (он говорил вместо думает, делает, гуляет – думат, делат, гулят), и огромная голова в чёрных вихрах, с широким лбом, с большими, навыкате тёмными глазами и крупными чертами лица, со всклокоченной короткой бородой. Вся его наружность, «неладно скроенная, но плотно сшитая», его манера скашивать в сторону желчный и беспокойный взор имела в себе что-то отдалённо напоминавшее молодого быка.

А. Ф. Кони. А. Ф. Писемский (1908)

Портрет поэта Афанасия Афанасьевича Фета (1882).

Странный человек был Афанасий Афанасьевич Фет. Он часто раздражал меня своим эгоизмом, но, может быть, я была и не права к нему. Мне всегда, с юных лет, казалось, что он человек рассудка, а не сердца. (…) Он всегда помнил себя прежде всего. Практичное и духовное в нём было одинаково сильно. Он любил говорить, но умел и молчать.

Т. А. Кузминская. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне

Слабонервных попрошу закрыть глаза)), потому что любопытный факт, который, предполагаю, сегодня многими уже позабыт, связан со знаменитой картиной Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» (1885).

Оказывается, образы царя и его сына художнику помогли воплотить два его знаменитых современника. «Иваном Грозным» стал художник Григорий Григорьевич Мясоедов, а «царевичем» – писатель Всеволод Михайлович Гаршин. Чтобы удостовериться в этом, можно посмотреть на их портреты, которые тоже принадлежат кисти Репина.

Портрет художника Г. Г. Мясоедова. Этюд к картине Иван Грозный и сын его Иван (1883).

А это "Портрет художника Григория Григорьевича Мясоедова" (1886).

Портрет писателя Всеволода Михайловича Гаршина. Этюд к картине Иван Грозный и сын его Иван (1883).

Портрет писателя Всеволода Михайловича Гаршина (1884).

Портрет писателя Николая Семёновича Лескова (1888-1889).

Встречавший Лескова многие лета И. К. Маркузе оставил весьма достоверный портрет: «Николай Семенович Лесков сохранял в позе и в разговоре некоторую сановитость и торжественность, сознание своей возвышенной миссии никогда его не покидало и как бы отмечало его полную в то время фигуру, с грузною, прочно покоившеюся на широких плечах и короткой шее головою, над которой вздымалась гуща всклокоченных темных волос, печатью известности, или "генеральства", как принято называть теперь эту черту в манерах некоторых литераторов с именем или весом».

Я бы заменил слова "всклокоченных" и "темных" словами – назад зачесанных и иссиня-черных. Остальное – хорошо.

А. Н. Лесков. Жизнь Николая Лескова

Льва Николаевича Толстого Репин хорошо знал и писал его портреты много раз.

Л. Н. Толстой и И. Е. Репин в Ясной Поляне. Фотография.1907

Портрет Л. Н. Толстого (1887)

Всё в нем было ясно, просто и вместе с тем величаво тем внутренним величием, которое сказывается не в отдельных словах или поступках, а во всей повадке человека. По мере знакомства с ним чувствовалось, что и про него можно сказать то же, что было сказано о Пушкине: "Это – великое явление русской жизни", отразившее в себе все лучшие стороны исторически сложившегося русского быта и русской духовной природы.

А. Ф. Кони. Лев Николаевич Толстой (1908)

Пахарь. Лев Николаевич Толстой на пашне (1887).

Лев Николаевич необыкновенно искренно и горячо увлекается всяким занятием. Я был свидетелем его неутомимой, трудной работы в поле. От 1 часу дня до самых сумерек, 8 1/2 час. вечера, он неустанно проходил взад и вперед по участку вдовы, направляя соху за лошадью и таща другую, привязанную к его ременному поясу, лошадь с бороной: он запахивал, "разделывал" поле. Пот валил с него градом; толстая, посконная рубаха, одеваемая им на полевые работы, была мокра насквозь, а он мерно продолжал. Плоскость была неровная: надо было то всходить на гору, то спускать соху под гору с осторожностью, чтобы не подрезать задние ноги лошади. Внизу, в овраге, лежала бутылка воды с белым вином, завернутая в пальто графа от солнца; иногда он, весь мокрый, отпивал наскоро из этой бутылки, прямо из горлышка, и спешил на работу.

Часто во время подъема на гору побледневшее лицо его с прилипшими волосами к мокрому лбу, вискам и щекам выражало крайнее напряжение и усталость, а он, поровнявшись со мной, каждый раз бросал ко мне свой приветливый, веселый взгляд и шутливое словцо. Я попросил его наконец дать мне соху и попробовать попахать. Он сообщил мне необходимые правила, и я пошел. Сначала мне показалось легко, но от неумелости держать соху на равномерной глубине в земле и в то же время следить за правильностью борозды и за шагом лошади я начал спутывать линию борозды, соха то врезывалась очень глубоко, то скользила поверх, и я, собрав всю свою выдержку, едва дотянул второй подъем на гору и возвратил соху хозяину, вспотев и устав до невероятности от непривычного труда, – правда, и день был жаркий 9 августа.

Я вспомнил про свой карманный альбомчик и зарисовал графа пашущим в двух позах, ловя моменты, пока он проходил близко мимо меня.

И. Е. Репин. О графе Льве Николаевиче Толстом.

Лев Николаевич Толстой босой (1901)

В одежде было то же простое и тихое, что было во всем нём. Тишь, которая сильнее бури; нравственная тишина, которая неодолимее раздражения и ярости. Разве не тишиною (кротостью) Иисус победил мир, и полетели в пропасть Парфеноны и Капитолии, сброшенные таинственною тишиною?

В. В. Розанов. Поездка в Ясную Поляну (1908)

Портрет Л. Н. Толстого с женой С. А. Толстой (1907)

Отцовское влияние в доме было сильнее материнского. Это сознавали все. Мы видели отца реже матери, но встреча с ним или его приход в детскую всегда было для нас событием.

Я помню его еще молодым. Борода у него была каряя, почти рыжая, волосы черные, немного кудрявые, глаза светло-голубые. Глаза эти иногда бывали мягкими и ласковыми, иногда веселыми, а иногда строгими и пытливыми. Сам он был большой, широкий, мускулистый. Движения его были быстрые и ловкие. В то время он не был еще сед, и на его лице не было еще следов тех страданий и жгучих слез, которые позднее избороздили его черты, когда он одиноко и напряженно искал смысл жизни.

К старости он поседел, согнулся, стал меньше ростом, и светлые глаза его стали более ласковыми и часто грустными. И в детстве и позднее мы редко слышали от него замечания, – но если папа нам что-нибудь сказал, то это не забывалось и исполнялось беспрекословно.

Т. Л. Сухотина-Толстая. Воспоминания (1928)

Л. Н. Толстой в комнате под сводами (1891)

…Комната со сводами меняла, на моей памяти, много назначений. Она была столовой, детской и кабинетом Льва Николаевича. Художник Репин написал её кабинетом Льва Николаевича.

Т. А. Кузминская. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне

Портрет Максима Горького (Алексея Максимовича Пешкова) (1899).

Его рачительно готовили в каторгу, как других готовят в университет, и то, что он туда не попал, есть величайший парадокс педагогики. (…) В десять он и сам уже знал, что такое схватить в ярости нож и кинуться с ножом на человека. Он видел, как его родную мать била в грудь сапогом подлая, длинная мужская нога. (…)

Эта злая война всех со всеми не погубила Горького, но закалила его. Благодаря ей он сделался бойцом. (…) Горький – чуть не с колыбели буян…

(…) Он не барин, не интеллигент, не рабочий, не буржуй, не крестьянин – он не имеет пристанища ни в одной из сложившихся общественных групп. Он человек без адреса. Он на грани двух миров, из которых один уже начал разваливаться, а другой еще не успел сложиться. Оттого-то у него две души, оттого-то между его инстинктами и его сознанием такой вопиющий разлад.

К. И. Чуковский. Две души М. Горького (1924).

В. А. Гиляровский (1899).

Про него можно сказать: этот человек не жил, а горел. В обычные человеческие нормы он не укладывался. Подобное отмечал и А. П. Чехов, сказавший ему однажды: «Тебя не опишешь, ты все рамки ломаешь».

– Душу В. А. Гиляровского на коне не объедешь, – так говорили и писали о нем современники.

Хорошо знавший В. А. Гиляровского сотрудник "Русского слова" С. В. Яблоновский писал: «Оригинален сам Гиляровский, как личность. Медвежья сила в душе, такой мягкой, такой ласковой, как у ребенка. Если как у писателя у него есть талант, то как у человека у него имеется гений, гений любви».

Он весь был для людей. Похлопотать за человека, помочь ему в чем-нибудь или, как он говорил, "дать человеку перевернуться в трудный час" – словно было его призванием.

Многое повидав в жизни и многое пережив, Гиляровский стал другом обездоленных и всегда близко к сердцу принимал человеческую нужду.

Н. И. Морозов. Гиляровский в жизни

Портрет Леонида Андреева (1904)

…В сердце у него всегда звучала какая-то песня «не от мира сего». Андреев был романтиком, и романтиком своеобразным. В нем не было ни пафоса французского романтизма, ни отвлеченности и сложности романтизма немецкого. Но он был романтиком, ибо при всей своей религиозной слепоте одну религиозную правду он принял как живую и несомненную реальность, – это правду о вечно женственной красоте, о возможной, но несуществующей мировой гармонии. Насколько отразился этот его душевный опыт в его рассказах, повестях и драмах – это другой вопрос, но что такой внутренний опыт у него был. В этом я не сомневаюсь.

Правда, эта полусознательная его любовь к вечно женственному началу, к таинственной даме, омрачалась горькой иронией, но вовсе не в духе тонкой иронии немецких романтиков: у Андреева была какая-то грубоватая насмешливость над самим собою и над теми сомнительными воплощениями Прекрасной Незнакомки, которые встречались на его жизненном пути. Он был сентиментален и застенчив. За видимою самоуверенностью и даже развязностью у Андреева всегда таилось недовольство собою и какое-то разочарование. Он оплакивал и себя, и ту, которая казалась ему в какое-нибудь мгновенье жизни прекрасной и загадочной.

Г. И. Чулков. Годы странствий : Леонид Андреев

Портрет поэта Корнея Ивановича Чуковского (1910).

Я смотрю на него во все глаза. Он такой длинный, прямо под потолок, и очень тонкий. И какой-то он необыкновенный, не такой, как все. Без бороды, а ведь все "взрослые" бородатые. У него только усы маленькие. Зато нос большой. Интересный нос – так и хочется его потрогать. Ему этот нос очень подходит. И потом, наверное, он веселый. Вот глаза какие хитрые, и губы тоже большие, толстые, чуть морщатся, вздрагивают – вот-вот засмеется. А К. И. немного нагнулся, вытянул очень длинные руки, подхватил Володю, посадил на плечо и запрыгал вокруг стола.

С. Богданович. В те баснословные года

Кстати, Корнею Чуковскому принадлежит заслуга в том, что Илья Ефимович Репин занялся писательством и создал книгу воспоминаний «Далёкое близкое». А благодаря блестящей выдумке Репина родилось название рукописного юмористического альманаха «Чукоккала» (от сочетания фамилии Чуковского и финского посёлка Куоккала, где оба этих прекрасных мастера жили много лет).

Портрет писателя Владимира Галактионовича Короленко (1912).

Мир Короленки не страшен: он полон мечтателей  фантазёров. (…) Мне сдаётся, что у героев Вл. Короленки даже самые души голубоглазые.

О чём мечтают эти голубоглазые души, для Короленки всё равно. Лишь бы они мечтали. Среди мечтателей ему легко и не страшно, мечтатели лучше всего помогут ему перестроить вселенную в «божью хатку». И он не простит человеку одного: если тот человек не мечтатель.

(…) Этот задушевный поэт, мечтатель, искатель, защитник униженных и оскорблённых, и дай бог, чтобы скорее нас потянуло к нему, к его книгам, к его душе, к его образам, – это будет значить, что мы выздоравливаем…

К. И. Чуковский. Владимир Короленко как художник (1911)

Обещанные иллюстрации.

Дуэль Евгения Онегина и Владимира Ленского (1899).

А. С. Пушкин

Евгений Онегин (отрывок)

XXVIII

Враги! Давно ли друг от друга

Их жажда крови отвела?

Давно ль они часы досуга,

Трапезу, мысли и дела

Делили дружно? Ныне злобно,

Врагам наследственным подобно,

Как в страшном, непонятном сне,

Они друг другу в тишине

Готовят гибель хладнокровно...

Не засмеяться ли им, пока

Не обагрилась их рука,

Не разойтиться ль полюбовно?..

Но дико светская вражда

Боится ложного стыда.

XXIX

Вот пистолеты уж блеснули,

Гремит о шомпол молоток.

В граненый ствол уходят пули,

И щелкнул в первый раз курок.

Вот порох струйкой сероватой

На полок сыплется. Зубчатый,

Надежно ввинченный кремень

Взведен еще. За ближний пень

Становится Гильо смущенный.

Плащи бросают два врага.

Зарецкий тридцать два шага

Отмерял с точностью отменной,

Друзей развел по крайний след,

И каждый взял свой пистолет.

Прощание Пушкина с морем (1877).

Картина исполнена И. К. Айвазовским совместно с И. Е. Репиным.

Илья Репин о картине: «Дивное море написал Айвазовский... и я удостоился намалевать там фигурку».

А. С. Пушкин

К морю (отрывок)

Прощай, свободная стихия!

В последний раз передо мной

Ты катишь волны голубые

И блещешь гордою красой.

Как друга ропот заунывный,

Как зов его в прощальный час,

Твой грустный шум, твой шум призывный

Услышал я в последний раз.

Моей души предел желанный!

Как часто по брегам твоим

Бродил я тихий и туманный,

Заветным умыслом томим!

Как я любил твои отзывы,

Глухие звуки, бездны глас,

И тишину в вечерний час,

И своенравные порывы!..

Поприщин (герой повести Николая Васильевича Гоголя «Записки сумасшедшего») (1882).

Год 2000 апреля 43 числа.

Сегодняшний день – есть день величайшего торжества! В Испании есть король. Он отыскался. Этот король я. Именно только сегодня об этом узнал я. Признаюсь, меня вдруг как будто молнией осветило. Я не понимаю, как я мог думать и воображать себе, что я титулярный советник. Как могла взойти мне в голову эта сумасбродная мысль? Хорошо, что еще не догадался никто посадить меня тогда в сумасшедший дом. Теперь передо мною все открыто. Теперь я вижу все как на ладони. А прежде, я не понимаю, прежде все было передо мною в каком-то тумане. И это все происходит, думаю, оттого, что люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря. Сначала я объявил Мавре, кто я. Когда она услышала, что перед нею испанский король, то всплеснула руками и чуть не умерла от страха…

Н. В. Гоголь. Записки сумасшедшего (1835)

Иллюстрация к поэме Михаила Юрьевича Лермонтова, «Песня о купце Калашникове» (1868).

…От вечерни домой шла я нонече

Вдоль по улице одинешенька.

И послышалось мне, будто снег хрустит;

Оглянулась – человек бежит.

Мои ноженьки подкосилися,

Шелковой фатой я закрылася.

И он сильно схватил меня за руки

И сказал мне так тихим шепотом:

«Что пужаешься, красная красавица?

Я не вор какой, душегуб лесной,

Я слуга царя, царя грозного,

Прозываюся Кирибеевичем,

А из славной семьи из Малютиной...»

Испугалась я пуще прежнего;

Закружилась моя бедная головушка.

И он стал меня целовать-ласкать

И, целуя, всё приговаривал:

«Отвечай мне, чего тебе надобно,

Моя милая, драгоценная!

Хочешь золота али жемчугу?

Хочешь ярких камней аль цветной парчи?

Как царицу я наряжу тебя,

Станут все тебе завидовать,

Лишь не дай мне умереть смертью грешною;

Полюби меня, обними меня

Хоть единый раз на прощание!»

И ласкал он меня, целовал меня;

На щеках моих и теперь горят,

Живым пламенем разливаются

Поцалуи его окаянные...

А смотрели в калитку соседушки,

И кому на глаза покажусь теперь?..

М. Ю. Лермонтов. Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова (1837)

Иллюстрация к рассказу В. М. Гаршина «Художники» (1879).

Я живу в Пятнадцатой линии на Среднем проспекте и четыре раза в день прохожу по набережной, где пристают иностранные пароходы. Я люблю это место за его пестроту, оживление, толкотню и шум и за то, что оно дало мне много материала. Здесь, смотря на поденщиков, таскающих кули, вертящих ворота и лебедки, возящих тележки со всякой кладью, я научился рисовать трудящегося человека.

   Я шел домой с Дедовым, пейзажистом... Добрый и невинный, как сам пейзаж, человек и страстно влюблен в свое искусство. Вот для него так уж нет никаких сомнений; пишет, что видит: увидит реку – и пишет реку, увидит болото с осокою – и пишет болото с осокою. Зачем ему эта река и это болото? – он никогда не задумывается.

Картина «Студент-нигилист» (1883), строго говоря, не является иллюстрацией к роману И. С. Тургенева «Отцы и дети», но параллели так и напрашиваются.

– Что же вы делаете?

– А вот что мы делаем. Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда...

– Ну да, да, вы обличители, – так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений и я соглашаюсь, но...

– А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.

– Так, – перебил Павел Петрович, – так: вы во всем этом убедились и решились сами ни за что серьезно не приниматься.

– И решились ни за что не приниматься, – угрюмо повторил Базаров.

Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином.

– А только ругаться?

– И ругаться.

– И это называется нигилизмом?

– И это называется нигилизмом, – повторил опять Базаров, на этот раз с особенною дерзостью.

И. С. Тургенев. Отцы и дети (1862)

Надеюсь, что эта встреча с творчеством Ильи Ефимовича Репина, была для вас интересной. А уж то, что она абсолютно не исчерпывает всего того, что он оставил нам в наследство, можно было и не говорить)).

И спасибо всем, кто дочитал до конца!

С уважением,

ваша Агния.