«Тишь, которая сильнее бури…»

С детских лет слыша имя этого человека, сразу представляем этакого строгого дедушку с бородой, обеспечившего чтением детей с дошкольного до старшего школьного возраста. И студенты-гуманитарии тоже не обделены… Впрочем, никто из нас не расстается с ним никогда. В его творчестве каждый по мере взросления сможет найти всё новые пласты, слои и смыслы. Правда, есть одно «но»…

Как-то незаметно подкралась к нам – некогда самой читающей стране в мире – почти поголовная нелюбовь к текстам размером чуть более абзаца. Учитывая это, к нашему герою отношение сложилось неоднозначное: да, бесспорный гений, корифей отечественной и мировой культуры, но при одном лишь мимолетном взоре на его, по преимуществу, объемные литературные произведения многие испытывают чувства тоски и ужаса. А уж что там внутри!.. Сам всю жизнь философствовал и нас приглашает к размышлениям. И ох уж эти длинные его предложения!..

Но всё-таки, уверена, читать его книги нужно (см. пункт о том, что он гений). Это непросто, но кто сказал, что читатель не должен трудиться? Авторы книжонок-однодневок?

Лично для меня открытие его личности и, отсюда, интерес к творчеству состоялись, во многом, благодаря чтению воспоминаний о нём. А вот побывать в местах, с ним связанным, раньше не доводилось. Но ушедшее лето исправило это недоразумение и подарило мне возможность пройтись по тем дорожкам, по которым когда-то ходил он, и увидеть своими глазами то, на чем останавливались и его глаза. Расскажу об этом.

Лев Николаевич Толстой (1828-1910). Граф по рождению, писатель, философ, педагог по высшему призванию. Многие годы его жизни связаны с землей Тульской, с родовым имением в Ясной Поляне. Туда-то и довелось мне попасть. Поскольку еще при жизни самого писателя в этих краях гуляли многочисленные его гости и щедро делились своими впечатлениями, я решила обращаться к ним тоже, комментируя как мои, так и исторические фотографии.

Итак, путь наш лежал из Тулы в Ясную Поляну. Первой остановкой стала станция-музей Козлова Засека. Без нее неполной была бы картина жизни писателя. Открыта станция в 1868 году, и именно сюда приезжали те, кто добирался на поезде до усадьбы Толстых. Да и сам Лев Николаевич тут бывал частенько. Встречал, провожал, уезжал, а также получал почту или говорил по станционному телефону. Именно сюда из Астапова в 1910 году привезли тело выдающегося русского писателя, и отсюда на руках народ нёс своего героя до места вечного упокоения… Но это будет потом, а пока давайте о жизни.

Название места, где живет мой отец, – Ясная Поляна. Оно находится на расстоянии около десяти миль от Тулы. Вы могли бы доехать до ближайшей станции "Козлова засека". Экипаж для встречи будет выслан туда, если Вы за день сообщите телеграммой о своем приезде.

(Из письма сына Л. Н. Толстого Сергея профессору из Канады Джеймсу Мейвору)

  

...Уже подъезжая по железной дороге к станции, на которой надо сойти для того, чтобы попасть в Ясную Поляну, – "Козлова Засека", начинаешь входить в сферу обаяния имени гр. Толстого. Публика, сидящая в вагонах, разговаривает о Льве Николаевиче, о его семье, об его последних произведениях, делясь новостями. И тут, в вагонах, происходит откровенно, до цинизма, суд современников, чаще всего пристрастный, основанный на зависти, блудливом любопытстве и сплетне. Так что приятно скрыть от всех этих личностей, что едешь в Ясную Поляну, на поклонение к великому, гениальному человеку, притом даже с его милостивого, предварительного, письменного согласия. Приятно покинуть затем вагон, пеструю эту толпу и очутиться на свежем воздухе для того, чтобы по указанию служащих на станции тронуться по направлению к Ясной.

(Александр Владимирович Жиркевич. Три встречи с Толстым)

Тогда...

...и сейчас

Полюбовавшись экспонатами станции-музея...

 ...среди которых были и телефон, такой же, как тот, по которому звонил Толстой...

 ...и рубашка, точь-в-точь такая, какую мы привыкли видеть на писателе...

 ...и внушающий почтение огромный дорожный чемодан, больше напоминающий шкаф…

…мы поехали в само имение.

Ясная Поляна, родовое имение князей Волхонских, расположена почти на скрещении трёх дорог, Московско-Курской железной дороги, Тульско-Киевского шоссе и на Тульско-Крапивинской старой дороге, в 15-ти верстах от города Тулы. Самое название "Ясная Поляна" уже свидетельствует о её весёлом и живописном местоположении. Несколько холмистая, она окружена огромным казённым лесом – Засекою. Усадьба с вековыми липовыми аллеями, посаженными прадедом, князем Волхонским, с четырьмя прудами и вечно запущенным садом, обнесена валом, в замке которого, при въезде на проспект, стоят две круглые кирпичные башни. В них, по рассказам старухи, оставшейся от Яснополянской дворни, во времена деда, князя Волхонского, генерала времён Павла I, всегда дежурил часовой.

(Степан Андреевич Берс. Воспоминания о графе Л. Н. Толстом)

Едва экипаж приблизился к башням, как на нас повеяло, точно из фруктового магазина, ароматом яблок.

Это давал знать о себе знаменитый яснополянский сад, насаженный в дни хозяйственных увлечений Л. Н. Толстым и наводняющий в урожайные годы всю окрестность своими душистыми яблоками.

(Петр Алексеевич Сергеенко. В Ясной Поляне)

Ароматом яблок на нас, к сожалению, не повеяло, потому как не подошел еще тогда их сезон, а вот башни, сами давно ставшие чем-то вроде часовых, встречали нас, как многих и многих, пересекавших границы усадьбы Толстых.

Так видят башенки все входящие

Так видят башенки все выходящие

Но вот и хорошо мне известные по иллюстрациям две побеленные башенки из кирпича, означающие вход в парк имения. За ними обширный, красиво разбитый парк. Через него между деревьями тянется старая аллея, ведущая к дому...

(Александр Владимирович Жиркевич. Три встречи с Толстым)

Большой пруд

Это знаменитая яснополянская аллея. В стороне от нее, словно стекло в зеленой плюшевой оправе, блещет пруд, над которым нависли липы и березы.

(Федор Генрихович Мускатблит. В Ясной Поляне. Беседа с Л. Н. Толстым)

Старым чем-то веет, хорошим от аллейки этой, от пруда, от парничков, разбитых по правую руку, точно к себе возвращаешься после долгой, долгой отлучки в забытый, милый дом, где будут тебя поить вкусным кофеем с густыми сливками, кормить румяными, горячими булочками и ласкать и приговаривать: "Экий ты худой да бледный... Отдохнуть тебе надо..." Такое детское ощущение...

(Алексей Владимирович Зенгер. У Толстого)

В просвете между деревьями виден дом писателя

Широкая дорога-аллея приводит нас к утонувшему в зелени небольшому каменному дому, снежно-белому на фоне листвы... Все тихо... и каждый шаг отдается под сводами вековых лип, обступивших площадку перед домом, на которую выходит веранда.

Никого нет, никто не выходит нас встретить, и мы сами как бы боимся нарушить тот величавый покой, которым близкие Льва Николаевича, а пожалуй даже и сама природа, окружили его жизнь...

(Владимир Коненко. У Льва Николаевича Толстого)

Дом Л. Н. Толстого тогда...

...и сейчас

Перед входом на веранду разбиты цветники, окружающие усыпанную песком площадку. Повсюду тень. Невдалеке, в чаще дерев – гимнастика.

(Федор Генрихович Мускатблит. В Ясной Поляне. Беседа с Л. Н. Толстым)

Возможно, под словом "гимнастика" подразумевался и этот турник по центру кадра...

Волнение невольно охватило меня, когда пошли мы, спускаясь с пригорка к пруду, чтобы, миновав его, снова подняться к усадьбе знаменитого писателя.

Здесь в тени вековых лип и берез создавались и зрели чудные образы и художественные картины... Здесь воскресали в гениальной фантазии прежнего Льва Толстого герои его "Войны и мира", "Детства" и "Отрочества", "Военных рассказов", "Анны Карениной".

<…> Я еще раз вгляделся в окружающую меня обстановку: и самый дом, и деревянную, резную, грубой плотничьей работы, решетку веранды <…> На дощатых перилах решетки аляповато вырезаны, очевидно тем же плотничьим инструментом, поочередно то фантастический петушок, то еще более фантастическая человеческая фигурка...

(Аксель Карлович Гермониус-финн. В Ясной Поляне)

Л. Н. Толстой и фотограф К. К. Булла на крыльце дома

У этой-то двери Л. Н. Толстой и стоял, как теперь мы...

Наконец, мы вошли в этот дом.
Внутри фотографировать было нельзя, поэтому воспользуюсь изображениями с открыток, которые там купила, и чужими фотографиями.

Только прихожая, а уже повсюду книги, книги, книги... 

Часы. На их циферблате Софьей Андреевной Толстой остановлено время. В 6-05 умер ее великий муж.

Поднимаемся по лестнице, перил которой касалась рука Льва Николаевича...

Верхний этаж яснополянского дома занят семейным помещением и столовою графа. По деревянной лестнице, на средней площадке которой стоят старинные, в деревянном футляре английские часы, мы поднялись направо в зал. Здесь у двери стоит рояль, на пюпитре которого лежат раскрытые ноты "Руслана и Людмилы". Между окон – старинные, высокие зеркала, с отделанными бронзой подзеркальниками. Посредине залы – длинный обеденный стол. Стены увешаны портретами предков графа. Из потемнелых рам глядят, как живые, представители восемнадцатого и семнадцатого веков, мужчины – в мундирах, лентах и звездах, женщины – в робронах, кружевах и пудре. Один портрет особенно привлекает внимание посетителя. Это портрет, почти в рост, красивой и молодой монахини, в схиме, стоящей в молитвенной задумчивости перед иконой. На мой вопрос граф Л. Н. ответил, что это изображение замечательной по достоинствам особы, жены одного из его предков, принявшей пострижение, вследствие данного ею обета богу. В комнате графини, смежной с гостиною, мне показали превосходный портрет Л. Н-ча, также работы И. Н. Крамского. Этим портретом семья Л. Н. особенно дорожит.

(Григорий Петрович Данилевский. Поездка в Ясную Поляну (Поместье графа Л. Н. Толстого))

Столовая эта представляет из себя большую комнату с окнами, выходящими одни на юг, другие – на север. Западная стена ее украшена большими портретами Льва Николаевича в разные эпохи его жизни, портретом гр. Софьи Андреевны и портретами дочерей Марии и Татьяны Львовны. На противоположной – восточной – стене – старинные портреты предков: князя Волконского, кажется, одного из князей Горчаковых, еще старинный портрет одной монахини, бывшей княжны. Посредине залы – длинный обеденный стол; в углах диваны, перед ними – столы, кресла; на столах между окнами – наваленные книги; у восточной стены – рояль. Здесь проводит обыкновенно Л. Н-ч вечер, то беседуя или читая (или слушая чтение или игру на рояле) или, наконец, играя в шахматы или в винт.

(Дмитрий Николаевич Анучин. Несколько часов в Ясной Поляне)

Утренний кофе в Ясной Поляне едва ли не самый весёлый период дня. Тогда собирались все. Оживлённый разговор с шуточками Льва Николаевича и планами на предстоящий день длился довольно долго, пока он не встанет со словами: "надо работать!" и уходит в особую комнату со стаканом крепкого чаю.

Никто не должен был входить к нему во время занятий. Даже жена никогда не делала этого. Одно время такою привилегиею пользовалась старшая дочь его, когда была ещё ребёнком.

Откровенно говоря, я был всегда рад тем дням, когда он не работал, потому что весь день находился в его обществе.

(Степан Андреевич Берс. Воспоминания о графе Л. Н. Толстом)

Из большой гостиной переходим в уютную малую гостиную...

Не удержусь, приведу смешной и поучительный случай под названием «Архитектор виноват», рассказанный старшим сыном писателя Сергеем.

Когда мы были детьми, брату Илье на ёлке подарили красивую большую чашку с блюдцем; это был подарок, о котором он мечтал уже давно. На радостях он схватил чашку и побежал ее показывать кому-то, кажется – няне, но... перебегая из гостиной в залу, – а в то время между этими комнатами был порог, впоследствии уничтоженный, – Илья зацепился за порог, упал, уронил чашку, и от нее остались одни осколки. Илья заревел во всё горло, а когда мать упрекнула его за неосторожность, он разозлился и сквозь слезы крикнул: «Это не я виноват, виноват противный архитектор, – зачем он здесь сделал порог?» Отец это услыхал и рассмеялся. В самом деле умозаключение Ильи было неожиданно: он упал и разбил чашку, а виноват архитектор! Отец запомнил это изречение и стал применять его к тем случаям, когда человек выдумывает оправдание своему промаху или дурному поступку, сваливая вину на других, с больной головы на здоровую. Когда мы не выучивали урок, оправдываясь тем, что учитель плохо его объяснил, когда я однажды на охоте по неосторожности увязил лошадь в трясине, оправдываясь тем, что мне не сказали, где была трясина, когда брат или я падал с лошади, жалуясь на кучера, что он плохо оседлал лошадь, отец в этих случаях говорил: "Да, я знаю, отчего это произошло: архитектор виноват". И в глубине души приходилось сознаться, что архитектор тут был, пожалуй, и не при чем.

(Сергей Львович Толстой. Юмор в разговорах Л. Н. Толстого)

Сразу за гостиной – кабинет Льва Толстого.

Это, бесспорно, – особое место в доме. Как ни в одной другой комнате здесь чувствуется его присутствие.

(Обращу ваше внимание на большой кожаный диван в правом углу. Это настоящий патриарх рода, драгоценная реликвия, принадлежавшая еще предкам писателя! Именно на нём родился сам Лев Николаевич, а затем все его дети, и двое из внуков. А репродукция картины «Сикстинская мадонна» всегда напоминала Толстому образ горячо любимой и слишком рано ушедшей из жизни матери.)

Я осматриваю кабинет.

На противоположной от меня стене висит Сикстинская Мадонна Рафаэля, другие Мадонны и несколько гравюр; под гравюрами находится длинная деревянная полка с словарем Брокгауза и Ефрона и другими книгами. Около меня большое окно, выходящее в парк. Возле одной из стен широкий диван. В кабинете еще два-три столика с книгами и один большой кабинетный стол с двумя свечками по сторонам, за которым, должно быть, Л. Н. работает. На столе чернильный прибор, книги, брошюры и пр. По стенам гравюры и портреты.

Я сижу напротив Льва Николаевича, довольно близко, и любуюсь его простым, мудрым и хорошим лицом.

Одет он, как и позавчера, в косоворотке. Я впервые вижу его высокий лоб и красивые, старческие седые волосы.

(Иосиф Иосифович Перпер. У Льва Николаевича Толстого и его друзей)

Лев Николаевич Толстой в своем кабинете. 1909

Тут, по-моему, стоит несколько слов сказать о самом Льве Николаевиче. Казалось бы, мы все хорошо знаем, как он выглядел. Но, согласитесь, портрет и живой человек могут очень сильно отличаться по впечатлению. Об этом свидетельствуют воспоминания видевших его людей.

Первой дадим слово дочери Татьяне.

Я помню его еще молодым. Борода у него была каряя, почти рыжая, волосы черные, немного кудрявые, глаза светло-голубые.

Глаза эти иногда бывали мягкими и ласковыми, иногда веселыми, а иногда строгими и пытливыми. Сам он был большой, широкий, мускулистый. Движения его были быстрые и ловкие.

В то время он не был еще сед, и на его лице не было еще следов тех страданий и жгучих слез, которые позднее избороздили его черты, когда он одиноко и напряженно искал смысл жизни.

К старости он поседел, согнулся, стал меньше ростом, и светлые глаза его стали более ласковыми и часто грустными.

<…> В свободное от занятий время папа был самым веселым человеком, какого я когда-либо знала. С ним всегда бывало весело: казалось – стоило ему показаться, как сейчас же начиналось что-нибудь очень интересное и забавное. Казалось, что приливала какая-то новая волна жизненной энергии.

(Татьяна Львовна Сухотина-Толстая. Воспоминания)

Гости Льва Николаевича, хорошо знакомые и знакомые с ним мало, вглядываясь в него, почти в одних и тех же выражениях говорили о совсем другом Толстом, не таком, как на портретах.

Я смотрел на Льва Николаевича, как говорится, во все глаза... Ни один из бесчисленных портретов не передает его таким, какой он на самом деле.

Повсюду – суровое, иногда прямо жестокое выражение. Ничего подобного! Какая-то мягкая, чарующая кротость, разумная кротость во всем его облике. Кротость человека, написавшего "о непротивлении злу". Нет даже и призрака дряхлой старости. Ясные, зоркие серые глаза пытливо, нащупывающе смотрят под пучками характерных толстовских бровей, Лев Николаевич не велик ростом [судите сами – 181 см. – А. К.], но впечатление крупной фигуры. Руки красивые, белые, даже бледные; молодые без морщин и неизбежных желтых пятен старости. От физического труда не загрубели ничуть.

(Николай Николаевич Брешко-Брешковский. В Ясной Поляне у графа Льва Николаевича Толстого)

Ни один портрет не передает Толстого. Все они рисуют его крайне суровым, но он весь мягок, начиная с глаз, с улыбки, с бороды, и кончая теплой фланелевой рубашкой. Только в бровях его осталась некоторая суровость...

(Мистер Рэй. Леонид Андреев у Л. Н. Толстого)

Портретисты его изображают неверно. Глядя на него, вы не замечаете ни той бороды, которую так тщательно выписывают художники, ни шишковатого, особенного лба, ни сурового выражения лица...

Вы видите прежде всего одни глаза: небольшие, круглые и – в этом их особенность – совершенно плоские и одноцветные – сияющие; точно на сильный источник света смотришь: видишь сплошное сияние и различить не можешь – откуда и как оно происходит... Остальное – и широкий нос, и высокий лоб, и брови густые, и борода, и даже все тело – кажется пристроенным к этим глазам, сопровождающим их... Сначала глаза, а затем уже все прочее... Таким кажется мне Толстой.

(Алексей Владимирович Зенгер. У Толстого)

Ни один из портретов не передает очаровательной мягкости взгляда и доброты всего лица Толстого – взгляда типично русского умного мужика. На большинстве фотографий и портретов выражение глаз Толстого сурово, неприветливо, иногда прямо жестко и почти злобно. Оно именно мягко и кротко в действительности, и есть что-то милое, старческое в подтянувшихся губах и складках у носа. Брови разрослись широкими грядками, и именно они, в известном повороте, могут на воспроизведениях скрадывать предупредительное и внимательно-доброе выражение его глаз.

(Александр Алексеевич Измайлов. У Льва Толстого)

Всё в нем было ясно, просто и вместе с тем величаво тем внутренним величием, которое оказывается не в отдельных словах или поступках, а во всей повадке человека. По мере знакомства с ним чувствовалось, что и про него можно сказать то же, что было сказано о Пушкине: "Это – великое явление русской жизни", отразившее в себе все лучшие стороны исторически сложившегося русского быта и русской духовной природы.

(Анатолий Федорович Кони. Лев Николаевич Толстой)

Одежда на Толстом страшно важна: она одна гармонирует с ним, и надо бы запомнить, знать и описать, какие одежды он обычно носил. Это важнее, чем Ясная Поляна, от которой он давно отстал. В одежде было то же простое и тихое, что было во всём нём. Тишь, которая сильнее бури; нравственная тишина, которая неодолимее раздражения и ярости.

(Василий Васильевич Розанов. Поездка в Ясную Поляну (1908))

Спешили поделиться впечатлениями и иностранные посетители. Их тоже в Ясную Поляну приезжало немало.

Стоял он прямо, со спокойным достоинством, шел твердо, большими шагами. Как у многих русских, у него были широкие плечи и тонкая талия. Носил он обычные для себя сапоги, с заправленными в них брюками, и выцветшую крестьянскую рубаху, подпоясанную узким кожаным ремешком, за который обычно  закладывал одну, а то и обе руки. У него был высокий лоб, большой и широкий нос, лохматые брови нависали над блестящими голубыми глазами, рот был большой, губы полные и подвижные, зубов почти не было. Взгляд его был добрым, рот же выражал твердость характера.

(Джеймс Мейвор. Граф Лев Николаевич Толстой. 1898-1910)

А вот что Толстой думал о современной ему живописи, и какой из собственных портретов нравился ему самому.

Коснулись живописи, Лев Николаевич интересовался, кого выдвинула за последнее время молодая школа. К символистам и декадентам не лежит его сердце. В пластическом искусстве, как и в литературе, он ценит искренность и реализм. Любимцы его: Репин, Ге, Суриков, Поленов, Виктор Васнецов, Нестеров...

- Какой больше всех ваших портретов нравится вам?

- Передающий меня лучше других, по-моему, портрет Крамского...

(Николай Николаевич Брешко-Брешковский. В Ясной Поляне у графа Льва Николаевича Толстого)

Продолжим наше путешествие по дому. По соседству с кабинетом аскетичная спальня Толстого.

Как библиотекарь и библиофил не могу не упомянуть яснополянскую домашнюю библиотеку писателя. Лев Николаевич всю жизнь читал очень много, причем самую разнообразную по тематике литературу и, кроме того, на разных языках. А их он знал превеликое множество, хотя и в разной степени. Какие-то в совершенстве, как французский, английский и немецкий. Другие чуть хуже, но мог свободно читать на них (итальянский, польский, чешский, сербский). Некоторые языки осваивал временно, в их разговорном варианте, как, например, чеченский в период военной службы на Кавказе. Разумеется, знал греческий, латынь, церковнославянский. Изучал турецкий, болгарский и другие языки. Причем делал это всю жизнь, до глубокой старости. Так что вряд ли представляется возможным точно подсчитать все. Но тенденция ощущается, не так ли.

Библиотека Толстого, тщательно приведенная в порядок графинею, которая вносит в каждую книгу название шкафа, отделов и нумер, заключает в себе множество русских классиков и в особенности французских историков, классиков великих культурных народов, большею частью в хороших изданиях, и множество переводных произведений Толстого на всех европейских языках. Почетные места в библиотеке занимают произведения Жан-Жака Руссо, Бертольда Ауэрбаха, крупные издания Библии, жития русских святых и критические произведения, посвященные Евангелию, Ренан, Штраус и епископ Рейс, по-видимому, тщательно изучались.

(М. Полтавский. У графа Толстого)

Побывали мы и во всемирно известной «комнате под сводами». Во времена, когда имение принадлежало деду Толстого, – Волконскому – это была холодная, неотапливаемая, с земляным полом кладовая, где хранили продукты. Сейчас об этом напоминают кольца на стенах, к которым тогда подвешивались мясные туши. Но с годами возникла надобность в дополнительных жилых площадях. Комнату утеплили, и она с тех пор успела побывать и комнатой для гостей, и детской, и много еще чем, пока Лев Николаевич не отвел ее под свой кабинет.

Лев Николаевич уже сидел в своей комнате у окна и писал. Меня поразила обстановка, среди которой работал Лев Николаевич. Старинный подвал напоминал средневековую келью схимника. Сводчатый потолок, железные решётки в окнах, старинная мебель, кольца на потолке, коса, пила – всё это имело какой-то таинственный вид. Сам Лев Николаевич в белой блузе, сидит, поджав ногу, на низком ящике, покрытом ковриком, напоминая какого-то сказочного волшебника. Он удивлённо на нас посмотрел, когда мы вошли, и сказал: - Работать пришли? Прекрасно. Так ли я сижу?

(Илья Яковлевич Гинцбург. Как я работал в Ясной Поляне)

Л. Н. Толстой и И. Е. Репин. 1908

Репин И. Е. Лев Николаевич Толстой
в кабинете под сводами. 1891

Статус «мастерской гения» никак не мешал размещать здесь на ночь дорогих гостей.

Это была обширная комната под сводами, разделенная невысокой перегородкой на две неравные части. В первой, большей, с выходом на маленькую террасу и в сад, стояли шкафы с книгами и висел, сколько мне помнится, портрет Шопенгауэра. Тут же, у стены, в ящике лежали орудия и материалы сапожного мастерства. В меньшей части комнаты находился большой письменный стол, за которым были написаны в свое время "Анна Каренина" и "Война и мир". У полок с книгами в этой части комнаты для меня была поставлена кровать. Здесь в течение дня работал Лев Николаевич. Приведя меня в эту комнату, он над чем-то копошился в большей ее части, покуда я разделся и лег, а затем вошел ко мне проститься. Но тут между нами началась одна из тех типических русских бесед, которые с особенной любовью ведутся в передней при уходе или на краешке постели. Так поступил и Толстой. Сел на краешек, начал задушевный разговор – и обдал меня сиянием своей душевной силы.

(Анатолий Федорович Кони. Лев Николаевич Толстой)

Долгие годы Толстой работал здесь, но в какой-то момент стареющему писателю стало трудно подолгу находиться в переделанном, но всё же подвале. Тогда он и «переселился» в кабинет на второй этаж, в котором мы уже побывали.

И, наконец, последняя комната. Кстати, она тоже послужила своему хозяину кабинетом, но более всего известна как «комната для приезжающих». Дух захватывает, когда представишь, какие гости Ясной Поляны останавливались в ней! Здесь ночевал весь «цвет» отечественной культуры: писатели И. С. Тургенев, А. А. Фет, А. П. Чехов, художники И. Е. Репин, М. В. Нестеров, Н. Н. Ге, музыкант С. И. Танеев и др.

9 ноября 1910 года, в печальный день прощания с Толстым, именно здесь стоял гроб с телом писателя, и через маленькую скромную комнатку прошли тысячи людей. А потом его отнесли не на кладбище, а в памятный Льву Николаевичу уголок парка, где он распорядился похоронить себя.

Он завещал похоронить себя на Яснополянском кургане, где играл в детстве. Там основал он с братьями "орден для спасения мира"; в кургане зарыл какую-то зеленую палочку, веря, что, когда ее отроют, – наступит на земле царство Божие.

Если это – легенда, то глубочайшая сущность его выражается в ней: детство как царство Божие. "Если не обратитесь и не станете как дети, не можете войти в царство небесное".

Он исполнил этот завет: стал как дитя, чтобы войти в царство Божие. Этим начал и этим кончил жизнь.

<…> Помянуть его нельзя никакими словами. Чтобы помянуть это Божье дитя, надо самим стать как дети. Мы себя не обманываем: знаем, как трудно это, почти невозможно для нас; знаем, какие все мы взрослые, сложные, скорбные, грешные... А все же попробуем. Если нам и не удастся, то самое усилие зачтется.

Все люди похожи на детей, которые не умеют ходить; когда падают, то чьи-то руки протягиваются к ним и поддерживают. Если и мы не сумеем, то, может быть, почувствуем эти помогающие руки.

(Дмитрий Сергеевич Мережковский. Зеленая палочка)

Слова красивые. Единственное о чем скажу, нам эту историю о «зеленой палочке» экскурсоводы рассказывали немного не так. Легенду придумал старший брат Лёвушки – Николай. Он сообщил братьям, что написал на зеленой палочке секрет, как можно всех людей на свете сделать счастливыми. Палочку он, будто бы, закопал в роще, на полянке. Мальчишки с жаром искали. Детская игра? Да. Но какая благородная и чистая! А поисками счастья для всех Лев Николаевич, как мы теперь знаем, действительно, занимался не только в детстве, но посвятил им всю жизнь...

Это, пожалуй, одна из самых удивительных могил на свете. Здесь хорошо молчится и думается…

Но как не хочется завершать на печальной ноте этот рассказ!

Ведь мы, покинув место упокоения Толстого, продолжали гулять по территории усадьбы и рассматривать окружающие виды.

Побывали и в флигеле Кузминских. Так называли дом, где ежегодно летом с мужем и детьми жила свояченица Льва Толстого, младшая сестра Софьи Андреевны, Татьяна Андреевна – прототип Наташи Ростовой.

В начале июня мы переехали в Ясную, но уже не к Толстым, а в другой флигель. У нас была детская, спальня, столовая и кабинет.

(Татьяна Андреевна Кузминская. Моя жизнь дома и в Ясной поляне)

Кстати, еще о прогулках. Современники не забывали отмечать пешие прогулки как неизменный пункт в распорядке дня писателя в любое время года.

Встает Лев Николаевич обыкновенно раньше своих домашних и даже зимой часов в восемь, в девятом отправляется на прогулку. Вокруг дома, в парке, расчищены дорожки, кроме того, наезжена дорога к въезду в парк, где стоят две старинные башни ("пришпект", как назвал мне эту дорогу приехавший к крыльцу на санях мужик). По этому пришпекту и дорожкам и отправляется совершать свою прогулку Лев Николаевич, как необходимый моцион перед занятиями.

(Дмитрий Николаевич Анучин. Несколько часов в Ясной Поляне)

И вообще наш герой до самых преклонных лет был удивительно сильным и спортивным человеком.

Л. Н. Толстой с родными на прогулке
в яблоневом саду. 1903

Дети одинаково дорожили его обществом, наперерыв желали играть с ним в одной партии; радовались, когда он затеет для них какое-нибудь упражнение. Подчиняясь его влиянию и настроению, они без затруднения совершали с ним длинные прогулки, напр. пешком в г. Тулу, что составляет около 15 вёрст. Мальчики с восторгом ездили с ним на охоту с борзыми собаками. Все дети спешили на его зов, чтобы с ним делать шведскую гимнастику, бегать, прыгать, что сам он делал опять же искренно и весело, а потому и все делали так же. Зимою все катались на коньках, но с большим ещё удовольствием расчищали каток от снега, потому что эта инициатива принадлежала Льву Николаевичу. Не участвуя сам в грибном спорте, очень развитом в Ясной Поляне, он умел поощрять к нему других. Со мной он косил, веял, делал гимнастику, бегал на перегонки и изредка играл в чехарду, городки и т. п. Далеко уступая его большой физической силе, так как он поднимал до пяти пудов одною рукою, я легко мог состязаться с ним в быстроте бега, но редко обгонял его, потому что всегда в это время смеялся. Это настроение всегда сопровождало наши упражнения. Когда нам случалось проходить там, где косили, он непременно подойдёт и попросит косу у того, кто казался наиболее уставшим. Я конечно следовал его примеру.

(Степан Андреевич Берс. Воспоминания о графе Л. Н. Толстом)

Видели мы с вами турник рядом с домом. Так вот, нам сказали, что даже сыновья Толстого не могли похвастаться тем, что превзошли в упражнениях на нём своего престарелого отца...

Помните, в одном из отрывков говорилось об аромате яснополянских яблок? Они и сейчас растут там, и даже пастилу из них, вроде бы, можно найти и купить.

Уважаемые дачники, вот вам совет от самого Льва Толстого (если не подействует, я не виновата!).

Мы приближались обратно к усадьбе, мимо молодых, собственноручных насаждений графа. Красивые, свежие деревца яблонь и груш, с круглыми, сильными кронами ветвей, стояли в шахматном порядке на обширной плантации, невдали от усадьбы. Крестьянские девочки, с серпами в руках, копались над чем-то в бурьяне, у соседних хлебных скирд. Граф разговорился с ними, называя каждую по имени.

- Знаете ли, что они делают? – спросил он. – Жнут крапиву, для обставки на зиму стволов плодовых деревьев; это лучшее средство против зайцев и мышей, которые не любят крапивы и бегут даже от ее запаха.

(Григорий Петрович Данилевский. Поездка в Ясную Поляну (Поместье графа Л. Н. Толстого))

Завершилась наша экскурсия по Ясной Поляне. Пришла пора уезжать. С легкой грустью я обвела взглядом окрестности и невольно обратила внимание на человека, сидящего на лавочке перед домом-музеем.

Это был художник, увлеченно зарисовывающий старые стены усадьбы. В который уж раз такое происходило на памяти этого дома, так много повидавшего на своем веку! Но – словно впервые... 

Подумалось: так же и с чтением книг русского гения Льва Николаевича Толстого. Их читает и перечитывает не одно поколение людей, и открывают заново, и узнают что-то новое о мире и душе человеческой.

И пусть так будет всегда!

Спасибо всем, кто дочитал до  конца!

С уважением, ваша Агния
____________________________________________ 

Использованы фотографии с сайта:

http://www.etoretro.ru

Некоторые факты о Л. Н. Толстом содержатся и в других постах этого блога:

...Я хочу писать всех, которые произведут на меня впечатление (о художнике И. Е. Репине)

«В живых сердцах оставить свет…» (об имени Мария)

"Но в стихе умилённом найдешь эту вечно душистую розу..." (о поэте А. А. Фете)

"Вы любите людей, и я их старался любить, сколько мог..." (о писателе И. С. Тургеневе)